Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]
Авторитеты и их гости пили, ели, веселились. Неутомимый южанин, естественно, стал тамадой.
Врач, выпив бокал шампанского, исчез по-английски, не прощаясь. Перед тем, как исчезнуть, он обменялся взглядами с каменнолицым человеком.
Когда Баранов, собрав пустые бутылки со стола (вернее, почти пустые, он себя не забывал тоже), появился в подсобке — там его ждал каменнолицый.
— Хорошо работаешь! — похвалил он Баранова.
Баранов расцвел. Последние годы его только ругали и материли. А доброе слово и кошке приятно.
— Рад стараться! — угодливо произнес он, улыбаясь.
Каменнолицый налил французского шампанского в бокал и протянул его Баранову.
— Пей! — приказал он таким тоном, что Баранов не смог отказаться. Да и не хотелось.
— Благодарствуйте! — согнулся он в неумелом поклоне и залпом, как воду, выпил шампанское. — Вот шампанское, так шампанское! Не то что наша кислятина!
— У нас тоже было хорошее шампанское! — снисходительно ответил каменнолицый. — Это позже его сделали быстрым. А быстро только у кошек хорошо получается.
И он засмеялся своей шутке. Баранов застыл от ужаса, так страшно смеялся каменнолицый, не меняясь в лице, казалось, смех раздавался с магнитофонной пленки из его желудка.
Каменнолицый вышел из подсобки, а Баранов поспешил сесть на стул, ноги отказались держать. Почему-то стало очень страшно.
И Баранов налил себе быстро из почти пустых бутылок в один большой фужер: и водку «Абсолют», и коньяк «Юбилейный», и коньяк «Мартель», и коньяк «Курвуазье», и коньяк «Наполеон». Залпом выпил смесь и закусил украденным кусочком омара.
— Кайф! — сказал он себе, но настроение было подавленное.
Он даже не обратил внимания на наступившую внезапно в камере, где пировали авторитеты, тишину.
Появление вооруженного омоновца привело его в замешательство.
«Этот что тут делает? — подумал он растерянно. — Из охраны авторитетов, наверное!»
— Здесь и официант присутствует! — крикнул он кому-то.
И в подсобке сразу появился человек в штатском.
— Ну все как у людей! — рассмеялся он, глядя на накрахмаленную курточку Баранова. — Из какого ресторана? — спросил он с любопытством.
— Работал в «Метрополе»! — честно признался Баранов, не понимая происходящего. — Но сейчас не работаю.
— А сейчас где трудишься? — продолжал допрос штатский.
— Сейчас отдыхаю! — откровенно сознался Баранов. — В двести шестой камере.
— Из местных, значит! — нахмурился штатский. — Что же, откуда вышел, туда сойдешь. Уведите!
Омоновец дулом автомата указал Баранову направление движения, и Баранов пошел обратно в камеру.
Вертухай, бледный от страха, трясущимися руками открыл дверь камеры и резко распахнул ее.
Тут же раздался сильный крик боли.
Надзиратель заглянул в камеру, не понимая, что мешает свободно открыть двери, и увидел лежащего у двери Поворова, по ноге которого пришелся удар.
— Ты что, козел, разлегся у двери? В карцер захотел?
Поворов и так долго не мог уснуть. Он чувствовал, что начинает медленно сходить с ума.
«Еще пара таких дней, и я — конченый человек!» — думал он с ужасом.
Только стал засыпать, как получил сильный удар, который пришелся прямо по щиколотке. Боль вызвала крик ужаса.
Поворов отодвинул свой «вертолет» от двери, давая войти Баранову. Явный запах алкоголя оставил его равнодушным. Сейчас его могло тронуть лишь освобождение, в крайнем случае, перевод из Москвы в тюрьму, подвластную влиянию его родной матушки.
Баранов, стараясь не шуметь, тихо прошел к своей койке, лег и сразу же заснул, с удовольствием вспоминая неутомимого и шестерых дам полусвета, а потом, как они же в наручниках шли по коридору среди других арестованных авторитетов. Чувство сожаления в его голове мешалось с мстительным удовлетворением.
Хрусталев, разбуженный криком Поворова, спросонья прошептал:
— Козлы!
И не смог заснуть. Поворочался, поворочался. Чужая койка жгла бока.
Решил сходить к толчку отлить. Возле унитаза заметил Поворова, лежащего на топчане у двери, укрывшись с головой в одеяло.
И наглая усмешечка заиграла на лице Хрусталева. Он взобрался на унитаз «орлом», будто его ждали «большие дела», и исподтишка направил струю на Поворова. Достал только до его ног и обмочил ему одеяло.
Хрусталев вернулся на койку Григорьева и попытался вновь заснуть. Но в голову лезли дурацкие мысли:
«Может, действительно, краля меня подставила?..
Тогда несколько лет мне из лагеря не выбраться… Что делать? Жаль, конечно, что я Кобрику не доверился. Прав Григорьев: использовать как мула, в темную. Вряд ли его будут шмонать. Записочку отнесет, ничего и не догадываясь. Только бы завтра его вернули в камеру. Прописан-то он здесь. И выпускать должны из камеры, а не из лазарета. Шанс есть. Этот фраер никому не откажет. Стеснительный».
И Хрусталев, довольный найденным выходом, мгновенно заснул.
15
А Кобрик, прихода которого в камеру ждал Хрусталев, тоже заснул лишь под утро. И то только после того, как Ольга, обессиленная, уснула…
Через несколько часов его разбудила Ольга, уже умытая, причесанная и такая свежая, что Кобрику показалось, что все, что с ним произошло, было сном.
— Вставай, соня! — ее голос не таил в себе ни малейшей усталости. — Завтрак готов и стоит на тумбочке.
Кобрик встал и пошел к унитазу, но остановился в растерянности, ему стало неловко.
— Не стесняйся! — помогла ему справиться с замешательством Ольга. — Не знаю, как ты, а я тебя изучила за ночь и вдоль и поперек.
Кобрик перестал стесняться и, умывшись, сел за завтрак.
Разносолов не было. Обычная яичница из трех яиц с беконом и колбасой. Три куска белого хлеба с маслом и большая, уже знакомая кружка с крепким черным кофе.
Изголодавшийся после ночной работы Кобрик набросился на еду.
— А ты чего не ешь? — спросил он с набитым ртом Ольгу.
— Фигуру берегу! — почему-то невесело ответила Ольга и отвернулась.
Она что-то тихо, почти неслышно, пела.
Кобрик не прислушивался, налегая на яичницу и хлеб с маслом.
Но когда он, насытившись, стал пить кофе, мотив показался ему знакомым.
— С чего ты запела: «А на кладбище все спокойненько, ни друзей, ни врагов не видать…»? Кофе хочешь?.
— Спасибо, не хочу!.. За тебя беспокоюсь, за кого еще мне бояться? Что-то готовится, а что, я не знаю!
— Против меня? — удивился Кобрик.
— Нет, не против тебя, но ты играешь там какую-то определенную роль!
— По своей воле? — не поверил Кобрик.
— Глупый! Кто же по своей воле играет в страшные игры? Такие игры смертью кончаются.
— Поэтому ты так печально и поешь о кладбище?
— А ты и о кладбище можешь рассказать что-нибудь веселенькое? Я вообще не понимаю, — продолжала Ольга, — что в тюрьме происходит?
— А что? — заинтересовался Кобрик.
— Ночью мальчики из «Большого дома» налет устроили на тюрьму, — тихо шепнула Ольга.
— Своего освобождали? — удивился Кобрик.
— Если бы. Авторитеты устроили в камере большой прием, пьянку с бабами.
— Не может быть! — ахнул Кобрик. — Кто-то очень круто заработал. Доллары!
— Главное, что там были и авторитеты с воли.
— Не может быть! — не поверил Кобрик. — Сами пришли в тюрьму?
— В гости к дружкам. Но заодно показать, что они думают о правоохранительных органах. Как о женском органе с панели! Даст за деньги любому.
— С ума сойти! — восхитился Кобрик. — Если бы не ты рассказала, не поверил бы ни за что.
— Теперь все трясутся и всех трясут! — дополнила Ольга.
Кобрик забеспокоился:
— Меня могут не выпустить?
— Выпускают только из камеры! — тихо сказала Ольга через силу. — Если хочешь сегодня после обеда уйти, скажи, что ты здоров, как только будет обход.
— И что? — не понял Кобрик.
— Тебя вернут в камеру, — терпеливо — объясняла Ольга. — И после обеда будут вынуждены отпустить.
— Вынуждены? — тревожился Кобрик. — Могут и не выпустить?
— Могут и не выпустить! — честно призналась Ольга. — Но я надеюсь на лучшее.
— Лучшее — враг хорошего! — попробовал пошутить Кобрик, но Ольга опять не улыбнулась. — Не получаются у меня сегодня шутки?
— Мне не до шуток! — честно призналась Ольга.
Кобрик притянул ее к себе и страстно поцеловал, но Ольга вырвалась.
— Любовь прошла? — обиделся Кобрик.
— У тебя сегодня свадьба! — напомнила Ольга. — А с минуты на минуту будет обход.
Кобрик задумался.
16
Утро в двести шестой камере началось обычно.
Кормушка со стуком открылась, и зычный голос надзирателя возвестил:
— Подъем!.. Подъем!..
